Былая — и настоящая уличная жизнь
Улица Комарова — одна из самых старых в Михайловске, тенистая, неухоженная. Чуть ли не через дом хозяева — сидевшие. «Старшаки“ моей родной улицы, Луговой, едва ли не каждый день бились с “комаровцами» — было такое понятие в начале «лихих девяностых“: стоять за свою улицу. Только никого из прежних героев, кого я — признаю — боялся, не осталось: нет Кота, которого, по слухам, прибили его же дружки; не видно Коряги, вальяжно ходившего с тростью, Хмыря. Нет уже и прежнего Конга с моей улицы, который, дембельнувшись, притеснял тех, кто помладше. Раз сломал он ногу кому-то, так его наказали: на Пивбаре избили. Причем профессионально, так, что от его прежней мощи не осталось и следа: стал ходить с трудом, задрожали руки, голова. С горя запил, и раз его, слабого, поколотили те, кто помладше. Слышал я, что сидит он в “судебке». Слухи? А летним ранним утром: дядя уезжал на рыбалку, ну и я не спал: бессонница, слышал, как кто-то орал на улице, колотил в соседние ворота. Он?
К чему я все это пишу? Раз встретил младшего брата Кота, Андрея. Шел он с каким-то дружком, спросил меня: пишешь? — Пишу. — Напиши, как мы живем… И вот сегодня встретил я его, с многодневной щетиной на темном лице. И начал писать этот материал — спустя семь лет после того разговора…
«Высятся, словно кедры ливанские, но через время пройдешь, и не увидишь их…»
Те же, кто был поспокойнее, не лез лишний раз на рожон: устроились на работу, женились, и уже их пацаны ездят наперегонки на великах, играют шутошные свадьбы со сверстницами, служат в армии.
Князь… Мой троюродный брат. Высокий красивый парень. Свадьба. Красавица — жена. А потом развод; его отцу (как же он похож на моего отца, их даже в молодости считали братьями) пришлось продать новый большой дом и переехать в Балки. Создал наш родственник в хуторе фермерское хозяйство. Так дядя Саша хотел оторвать Игоря от собутыльников; занять его работой. Только в хуторе он нашел новых… А как работать после стакана чистого спирта?
Мамин двоюродный брат раз, избитый до полусмерти, весь в крови, с выпавшим глазом; приполз к нам поздно ночью (мама снимала тогда квартиру возле центрального рынка). Не буду писать, за что он сидел, и как. Сын его, Тимка, спросил раз у моей матери: «а если я буду ходить в храм и молиться, отец бросит пить?». Но видно, дядь Коле нравится подобный образ жизни: сколько раз уже ему предлагали работу, откупали от тюрьмы, просили нужных людей… Добрый, и при этом отчаявшийся человек. Сидит. Опять. Что делает жизнь с людьми — калечит, ломает, озлобляет; загоняет в петлю — и не только алкашей и наркоманов;, а и тех, кто жил — с виду — благополучно.
Голота… Его отец был замечательным детским врачом (погиб в аварии). Пятнадцатилетним он кидался на сорокалетних мужиков; да и мне раз поставил фингал. А вечером Оксанка, самая красивая девушка на улице, присела ко мне на колени. Игорь только после армии успокоился. Сейчас скрывается и от бандитов, и от ментов. Слухи, слухи…
Максим Сергеев — человек, у которого мать, отец и брат в течение месяца погибли от алкоголя. Он же организовал собственное дело, перестроил родительский дом, женился, да и дети есть. И сводному своему брату помогает — он строится напротив. Как все это перемолол в себе Макс, «сделал себя»?
Сашка Молошик — спалил раз по неосторожности добрую половину поля вызревающей «опытной» пшеницы. Помню, как только переехали с квартиры, драку с Молошиком: едва ли не единственную для меня удачную.
Через десять лет на этом самом поле была «разборка», на которую пришли около ста человек. Меня Молошик с Бжиком (младшим братом Конга) тоже позвали. «Наших“ было больше — когда пришли, большинство малолеток перешли на чужую сторону. Двадцатилетних моих ровесников было человек семь всего. Выручил меня один хромой — пошли к Леньке Калагану. Дома его не оказалось; присели на лавочку у импровизированной спортивной площадки в лесополосе. Через минуту, не разбирая дороги, мимо пронеслись несколько парней: бабка одна вызвала ментов. И к нам подошли, руки осмотрели.
А Молошик спрятался в шкафу у наших родственников. Нашли. Хорошо, что из “политеха“ не исключили.
А Ленька долго ходил к “пятидесятникам». Из блатных был, естественно, посмеивались над ним. Учился в свое время в Нахимовском училище; втроем все училище держали. За драку исключили. Сейчас и не знаю, где Калаган.
Дима Баламут: играл в КВН; только он, да отец парня-гитариста, с которым я разговорился в подземном переходе у ЦУМа, остались в живых из группировки Кости Корейца. Сейчас священник. Коля Чемодан — чемпион Ставропольского края по боксу. Тоже в сане священника.
Олежа…Разбил мне очки; да чуть не свернул шею Косте Красному (приехал к Пыльникам на время, из далекого Ноябрьска). Тайком я тогда пробрался в ванную комнату, умыть порезанное лицо. Андрей — средний, любил из рогатки пострелять. И Сергей, самый младший — встретил его месяц назад в алтаре собора Архистратига Михаила, что на Гоголя.
Есть ли обида на тех, кто меня притеснял, вымогал деньги, срывал нашивки с джинсов? — Нет. Сам себя неправильно вел. А эти люди меня многому научили…
Был у нас и другой «очкарик». Уже и позабыл имя. Предложили мне тогда: «ты только начни драку, а мы продолжим». Отказался. А тот забрался на кучу песка, да так и бился с несколькими, в очках. Я их потом подобрал, вернул ему. А мне потом предъявили: «ты думаешь, „западло“ толпой нападать?»
Или Смирненок — тощий наркоман со стажем;, а моего одноклассника Ромку раз «вырубил» с одного удара — тот минут пятнадцать в себя приходил.
Жил Смирненок на Кочубея в маленькой времянке. Раз зашел к нему, а в единственной комнатушке на кровати «кумарящий». Так и ушел тот, которого «ломало“ несколько суток, в “Исход». А младший его брат Генка походил-походил в храм;, а сейчас тоже в секте: «Я бросил пить пиво, с куревом завязал. Машину новую взял, на барабанах играю. Ты знаешь, мне все это Иисус дал». Как будто белая «семерка“ и стучание по барабану — показатели спасения души.
Собираются они в “Империи», в соседстве с залом для игры в бильярд. «У меня иконы в доме стоят, крестики мы тоже носим: сегодня только забыл одеть. И батюшки у нас есть. Хожу раз в неделю к одному человеку на занятия, хочу проповедовать».
Вот и проповедуют люди такого рода: на каждом столбе, на остановках, в маршрутках — реклама организации «Берег Надежды», с предложением исцелиться от наркомании и алкоголизма. Только чуть пониже — объявления, как может показаться, другого характера: «на постоянную работу требуются грузчики“. Не надо быть Эйнштейном, чтобы увидеть прямую связь между этими листовками…
А за Генку я свою вину чувствую. Что не открыл для него Православие. Да и для себя то открываю, то закрываю…
Племянников его воспитывает бабушка, Мила. Шустрые такие, да взрослые не по возрасту. Маме моей, Еве Петровне, они крестники: как можно чаще водит их на литургии ко Причастию. А сестру свою он повторно устроил в “Исход» («Берег Надежды», или как там еще они себя называют).
Копали мы раз с Генкой колодец под водопровод. Устали уже, лениво так лопаты в песок втыкаем. А тут Наташка подошла — откуда у нас только силы появились… Нравилась она мне, белокурая, веселая, да только младше намного. Ее дочери Соне уже годика полтора; ждут с супругом Дмитрия.
Год назад видел Антона, имя которого рифмовали с известным словом. Закончил он, сейчас по понятным причинам ликвидированное училище связи, приехал к матери, в отпуск. Еле узнал (не видел несколько лет): офицер, здоровенный мужик; гулял с женой, катил коляску.
А сверстник его ушел в криминал: шуршит колесами дорогого «внедорожника» по нашей не заасфальтированной улице.
Ивашка. Бил он редко, но его уверенное спокойствие внушало уважение. Раз Ивашка задал мне вопрос: «не пойму, почему меня все боятся“. В этих всех — сверстников Ивана входил и Науменко, который поколачивал меня через день; которому я отдавал деньги, ворованные из керамического горшка на старом серванте — дань за погнутый велосипедный обод.
Пришлось мне прибегнуть к “подписке» — обратиться за помощью к авторитетному человеку, Карэну. Шли мы раз с ним по парку — каждый день Карэн выгуливал там свою кавказскую овчарку. И я прошел мимо тех, кто меня притеснял; и тех, кто нейтрально ко мне относился, не поздоровавшись. А после очередного синяка и нашего с моим защитником визита к Васе Колбасе (он тогда не вышел); на следующий же день пришел Колбаса с восемью приятелями. — Ты что, за чужую спину прячешься? — Нет, этот человек объяснил мне, как нужно себя вести.
И они ушли. — Куда? — Пить водку.
Через пару недель мы братались и с Колбасой, и с Науменко: пилили, пьяными, тупым кухонным ножом руки. Небольшой шрам до сих пор остался: как напоминание о том, что я усвоил.
А прежнего Карэна: с небольшим «хвостиком“, всегда веселого, уже нет: исхудавший, с сигаретой, на минуту расправил — как раньше — орлиные плечи; и скрылся за поворотом. Помню я, как он заикался -, но не стесняясь, — так, что и я невольно перенимал эту его манеру разговора. Как насобирал он на поле огромную охапку васильков — еле в “выворку» поместилась.
Помню и то, как двенадцатилетними, морозным зимним вечером распили бутылку «Жигулевского“: каждому досталось по глотку. И так нам пиво понравилось, что бегали за ним каждый день в магазин, за четыре километра от дома. А года через три регулярно покупали самогон у бабки на Демьяновской. Да и хвастались друг перед другом, кто больше выпьет.
Помню и одного из “старшаков» — Славика, который «пускал паровоз» нам, подросткам. И меня подбивал, да только не согласился я тогда. А потом уже до одури со знакомыми парнями накуривался «дичкой“ — лесополоса рядом, конопли там росло много. И тайком пробирался в свой подвал за растворителем для “химии». Раз послали меня за проволокой; иду обратно, а меня чуть ли с ног не сбили: «Менты! Менты!». Подъезжал ментовский «уазик» к лесополосе, да не по нашу душу. Жил рядом один барыга, у которого раз Смирненок, не показав нам этот дом, купил «стакан“ марихуаны. Чудом не “подсел“ я на эту дрянь, не “прикурился»; да не пью практически.
А Славик был в Темнолесской — в реабилитационном центре; не курит сигареты, не накуривается анашой. Шел раз из станичной бани (своей, центровской, еще не было, и раз в неделю, группой, ходили купаться к одному из станичников). Поотстал от братьев, а тут местные на него «буром». Еле сдержал он себя тогда; молитва не дала ответить наезжающим так, как бы ответил прежний Славик. В храме Всех Святых вижу его часто; труды святого Игнатия Брянчанинова читает.
Андрей Свиридов: отправил в драке парня в реанимацию; да и тот его неплохо «отделал». Отсидел, женился; покрестил жену, детей и зятя. Задолго до этого рассказал мне, что крепко дружил — до седьмого класса — с Валерой. Дружил до того, как Валера поведал ему о своей ориентации. Аллочка был единственным открытым «голубым» во всем селе; от девушки не отличишь. Смеялись, сплевывали, но не били. Жил он отдельно, напротив тетки — больше никого из родных у него не было. Видели его пару раз в церкви на Октябрьской; «пятидесятники» к себе приглашали. Говорили мне, что был он осведомителем у ментов. Выкинули Валеру из машины; хоронили в закрытом гробу. Страшная жизнь и страшная смерть…
Чурила — пару раз нарывался на меня, тогда безответного; да только потом заметил, что никто за ним сигарету не докуривал.
Идем раз с Молошиком по Калинина. «Посмотри, брата нет?». «Нет». А он тут же подбежал — откуда только появился! — заставил Сашку съесть пачку сигарет. Санек до сих пор не курит.
Пашка Гончаров, «рыжий». Его независимость многим не нравилась. Раз в дендрарии пытались его избить четырнадцать человек: не вышло. Единственный удар в спину он все же пропустил, от Лехи. Любил он наносить подлые удары. Втянул меня с мамой в СИЦ — многие помнят эту ставропольскую «пирамиду». Расплатились мы с кредиторами, чудом, только мама потеряла лучшую подругу. А Леха так и не расплатился: приносил раз соседу украденную кожаную куртку. Отсидел уже, наверное, только не видно его, брат женился, вижу иногда. А дом пришлось им продать.
Раз завел Лешку по неосторожности в огород — у нас куст мака рос: белый («мечта наркомана»), привезли бабушка с дедушкой из Азербайджана. Его там все сажали — посыпали семенами пироги;, а наркоманов по молоканским селам отродясь не было. На утро, естественно, «коробочки» не оказалось. И несколько лет кусты картошки топтали, тщетно. В то лето последний раз мы ели знаменитые бабушкины пироги, выпеченные по-старому…
Старший Лапин — Дима. Боялся я в свое время проходить мимо этой небольшой времянки, двора, заваленного сеном, огороженного некрашеными воротами. Лапин — отец… Не знал, как его и зовут. Небольшого роста, исхудалый от вечных запоев. Умер, несколько лет назад. Дмитрий после очередной отсидки и смерти отца женился, двое детей (да и смерть, пришедшая в дом Сергеевых, многих тогда напугала). И мать больше не ходит с потемневшим лицом.
Жека Маляров. Единственный, кто заступился за меня «на районе». Я же тогда молчал…
Дефект — вдвоем поперлись с ним в другой конец села; на свадьбу, где обидели его брата. Домой возвращался один, целый и невредимый, «на шестом чувстве»: очки в тот вечер не одел.
Емеля, Редиска… Для меня — дядя Витя. Гонял он многих, кто «быковал». Раз отлупил и Смирненка, и Князя — обоих. Так они его после этого Рембо прозвали.
Напоили меня раз «кувырком» у Голоты — вином из куксовских садов; да и спирт в вино подливали. Специально. Так дядя Витя подобрал меня у соседской лавочки, привел к себе в дом, уложил на кровать. Слышал ночью, как он мать успокаивал. И вымывал пол у кровати. А свой собственный виноградник он три года назад вырубил. Не помогло…
Дядя Саша Лебедев. Раз вернул ему потерянный бумажник. Прошлым летом, пьяным, присел он ко мне на лавку у дома. Это был последний наш разговор — умер он, когда ездил к родственникам, в Калмыкии.
Этот очерк — и о тех, кто отчаялся; и о тех, кто вышел из этого отчаяния. О тех, кого лупил пьяный отец проводом от старого «совкового» утюга. О тех, кто, сидя на корточках посреди деревенской дороги, с красным лицом и трясущимися руками, просил денег опохмелиться. О тех, кто полгода бродил по тускло освещенным коридорам «психушки». О тех, кто, выпимши, недавно на темном и ухабистом переулке у пивбара все чего-то выяснял между собою — их уже и патрульная машина ДПС после кратенького разговора миновала. И о тех, кто слышит топот маленьких ножек по коридору…
Родная улица — уже не та. Большинство жителей Луговой разъехались, умерли. Похоронили недавно дядю Толика Сергеева. Проработал всю жизнь в СНИИСХе. Человек, который ни разу ни с кем из соседей не поругался, ходил с супругой Татьяной в храм, воспитал своих детей достойно — так же, как прожил свою жизнь. Видел дядь Толю вечером через жалюзи своей комнаты, как он проезжал на велосипеде. А в обед, возвращаясь от костоправа, увидел распахнутую калитку… Отпевал Анатолия священник Владимир Острожинский. Достойно прожил он жизнь, и закончил ее достойно: сподобил его Господь христианской кончины…
Напротив его дома снесли старенькую времянку — умерла 96-летняя баба Настя; гастарбайтеры-узбеки возвели новый дом. В строительном песке играют дети; те, кто постарше, до ночи сидят на соседской лавочке у старой березы. Эта скамеечка многое помнит…
Александр ЗИМА
Фотоальбомы
Видеогалерея
